В обновленной «Энергостратегии» Минэнерго закрепило цель довести до 25% долю России в мировом экспорте угля. Однако из-за торможения спроса в Европе, падения цен в Азии и инфраструктурных проблем при поставках на восток российским угольщикам будет непросто удержать даже нынешнюю долю 16%
В ноябре Минэнерго внесет в правительство проект Энергетической стратегии до 2035 года. В документе по традиции будут представлены прогнозы по производству, потреблению и ценам на энергоносители, в том числе на уголь, который в последние 20 лет был одним из драйверов российского экспорта. Более чем пятикратный прирост внешних поставок угля в период с 2000 по 2018 год (с 37,5 млн т до 193,2 млн т, по данным ЦДУ ТЭК) позволил не только нарастить его добычу на 70% (с 258,4 млн до 439,3 млн т), но и в два с лишним раза увеличить долю России в мировом угольном экспорте — с 7,1% до 15,9% (здесь и далее — данные BP, если не указано иное). К 2035 году, по мнению разработчиков Энергетической стратегии, доля России вырастет до 25%, а добыча — как минимум еще на четверть, до 550 млн т, в том числе благодаря наращиванию спроса внутри страны (до 196 млн т против 180,7 млн т в 2018 году).
Подготовка к прошлой войне
Столь оптимистичный прогноз, возможно, был бы уместен 20 лет назад, когда российская угольная промышленность только завершила трансформационный спад, в ходе которого почти 40%-е сжатие внутреннего спроса (со 167,1 млн т нефтяного эквивалента в 1991 году до 101,2 млн т н. э. в 1998-м) привело к 35%-му падению добычи (с 362,2 млн до 235,4 млн т за тот же период). Не только в России, но и в мире в целом угольная отрасль стояла на пороге десятилетия роста, разделившего Азиатский финансовый кризис конца 1990-х и «великую рецессию» конца 2000-х: снизившись за 1989-1998 годы почти на треть (с 595,1 до 405,5 млн т н. э.), потребление угля в Европе с 1999-го по 2008 год увеличилось на 1,6%, тогда как в Азии 30%-й прирост спроса (с 822,5 млн т до 1,07 млрд т н. э.) сменился его удвоением (до 2,26 млрд т н. э.). На пользу угольщикам также пошел бум 2000-х на сырьевых рынках, на фоне которого средняя цена угля в Северо-Западной Европе за те же два периода выросла в полтора раза (с $39,4 до $61,2), а на ключевом хабе Азии, в австралийском порту Ньюкасл, — на треть (с $36,1 до $47,8, по данным Всемирного банка).
Однако после кризиса конца 2000-х глобальный угольный спрос стал замедляться (с 4,5% среднегодового прироста в 1999-2008 годах до 2,9% в 2010-2013 годах), а после 2013 года и вовсе перешел к падению, за последние пять полных лет сократившись на 2,5% с 3,87 млрд до 3,77 млрд т н.э. Сильнее всего потребление угля просело в ЕС (на 22,7% за 2013-2018 годы), где угольная генерация начинает проигрывать в рентабельности не только газовой, но и альтернативной: в 2017 году, по оценке Международного энергетического агентства (МЭА), удельные капзатраты при строительстве угольных электростанций в Европе (от $1700 до $2200 за киловатт мощности, в зависимости от типа угольного генератора) были почти такими же, как и при строительстве наземных ветровых ($1820 за киловатт), и выше, чем в случае газотурбинных и крупных солнечных станций ($500 и $1300 за киловатт соответственно). Во многом поэтому доля угля в выработке электроэнергии в ЕС снизилась с 27,3% в 2013 году до 20% в 2018-м, тогда как доля газа за тот же период выросла с 15,5% до 18,9%, а возобновляемых источников энергии (ВИЭ) — с 8,3% до 11,8%.
Доля угля в генерации за последние пять лет снизилась и в Китае (c 75% до 66,5%), где почти двукратный прирост выработки электроэнергии на газовых станциях (со 116,4 до 223,6 тераватт-часов) был также во многом продиктован рынком: в 2017 году, по оценкам все того же МЭА, удельные капзатраты для газотурбинных станций ($350 за киловатт мощности) были в КНР в два раза ниже, чем для угольных (от $600 до $800 за киловатт). Свою роль сыграли и целенаправленные действия китайских регуляторов: в 2013 году власти Пекина приняли план действий по очищению воздуха, после чего в городе были принудительно закрыты четыре крупнейшие угольные станции (Гаоджин, Джинень, Гуохуа и Хуанень). В 2016-м на национальном уровне был одобрен 13-й Пятилетний план, согласно которому потребление угля к 2020 году должно снизиться на 160 млн т в год, а доля газа в энергобалансе, наоборот, вырасти до 10% (против 6,2% в 2016-м). Как результат, по итогам прошлого года доля газа увеличилась до 7,4%, а спрос на уголь, хоть и немного вырос в сравнении с 2017-м, был все равно на 3,2% ниже пикового уровня 2013 года (1,91 млрд против 1,97 млрд т н.э.).
Риски разворота на Восток
Значимость угольной генерации падает и в России, где с 2008-го по 2018 год ее доля снизилась с 18,9% до 16%, а потребление угля электростанциями, по данным ЦДУ ТЭК, — на 13,2% (с 98,8 млн до 85,8 млн т). Это содействовало одновременно и более чем 10%-му сокращению спроса на уголь по экономике в целом (с 204,6 млн до 180,7 млн т), и уменьшению важности внутреннего рынка, доля которого в поставках российских компаний за тот же период снизилась с 67,3% до 48,3%. Вкупе со сжатием европейского рынка это вынудило угольщиков больше ориентироваться на азиатских потребителей. Об этом свидетельствуют данные морских поставок угля, на которые приходятся две трети российского экспорта: с первой половины 2015 года по первую половину 2019-го танкерные отгрузки угля из России в Азию выросли в полтора раза (с 30,9 млн т до 45,8 млн т, согласно подсчетам Refinitiv), тогда как в Европу — только на четверть (с 17,8 млн т до 22,3 млн т).
Логика рынка, по всей видимости, и дальше будет подталкивать компании к расширению экспорта на Восток, однако на этом пути им придется столкнуться с целом рядом ограничений. В первую очередь с логистической удаленностью Индии — единственной из четырех крупнейших азиатских стран-потребителей, которая за пять последних лет серьезно нарастила угольный спрос сразу на 28,2% (до 452,2 млн т н. э.). В то же время Южная Корея увеличила его лишь на 8,2% (до 88,2 млн т н.э.), а Япония и Китай и вовсе снизили на 3% (до 117,5 млн и 1,91 млрд т н. э. соответственно). В прошлом году доля Индии в российском угольном экспорте составила лишь 2,1% (против 13% Южной Кореи, 12,5% Китая и 8,6% Японии), и в ближайшей перспективе она вряд ли сильно увеличится, учитывая, что за этот рынок России придется конкурировать с Индонезией и Австралией — двумя крупнейшими в мире экспортерами угля, на которых в 2018 году суммарно пришлось 68,4% индийского импорта (96,9 млн из 141,7 млн т н. э.).
Логистические ограничения для угольщиков есть и внутри страны. В частности, недостаточная пропускная способность железных дорог, из-за которой во многом в 2018 году прирост погрузки угля по сети РЖД замедлился до 4,6% (против 9,1% в 2017-м), а в 2019-м и вовсе сменился падением (на 0,9% по итогам девяти месяцев года, согласно данным монополии). Отчасти снять эту проблему должен первый этап модернизации Байкал-Амурской и Транссибирской магистралей, по итогам которого провозные мощности РЖД в восточном направлении увеличатся до 124,9 млн т (на 66,8 млн т больше, чем в 2012-м). Однако его реализация затягивается: в 2014 году, при утверждении паспорта проекта, строительные работы планировалось закончить в 2017-м, однако их крайний срок был трижды перенесен — сначала на 2019 год, а затем на 2020-й и 2021-й. В этой связи нельзя исключать, что затянется и второй этап модернизации БАМа и Транссиба, который, в соответствии с майским указом президента и Долгосрочной программой развития РЖД, к 2024 году должен будет увеличить их провозную способность еще почти в полтора раза, до 180 млн т.
К числу рисков относится и падение цен в Азии, которые в нынешнем году просели почти так же сильно, как и в Европе: за январь — октябрь средняя стоимость отгрузки угля на Балтике снизилась на 35% в сравнении со средним уровнем 2018 года (с $85 до $55,6 за тонну), как следует из данных Refinitiv, а в приморском порту Восточный — на 25% (со $103,5 до $77,9 за тонну). Это, среди прочего, уменьшило премию азиатских цен к европейским — c $23 за тонну в первом квартале 2019-го до $17,1 в третьем квартале и $13,6 по итогам октября. Нельзя исключать, что премия будет сокращаться и дальше, как это было на предыдущем этапе падения угольных котировок — в первой половине 2016 года, когда экспортные цены на Балтике и на Дальнем Востоке тестировали уровни в $45 и $50 за тонну, а разрыв между ними сокращался до $5. К тому же падение европейских цен может оказаться долговременным — как из-за возросшей доступности СПГ, импорт которого за минувшие 10 месяцев увеличился в Европе на 80% (до 71,6 млн т против $39,8 млн за январь — октябрь прошлого года), так и обвального падения угольной генерации, за первые полгода, по данным исследовательского треста Sandbag, сократившейся в ЕС на 19%. А потому европейские цены наверняка и дальше будут тянуть потолок азиатских вниз.
Революция приоритетов
По этим причинам ожидания, что Россия, пусть и на горизонте 15 лет, сможет занять четверть мирового угольного экспорта, имеют мало общего с реальностью. В действительности же отрасли угрожает торможение роста и падение рентабельности — не только из-за обвала цен и сокращения спроса в Европе, но также из-за дефицита железнодорожной инфраструктуры и серьезно усилившейся межтопливной конкуренции. В перманентной адаптации к этим рискам, по всей видимости, и придется жить угольной промышленности в ближайшие годы, причем как компаниям, так и регуляторам, которым вместо линейных проектировок экспортного роста пора сместить фокус в сторону инфраструктурных и особенно экологических проблем. Тем более что защита окружающей среды остается на периферии отраслевого внимания, в отличие от той же логистики экспорта, расшивку узких мест которой Минэнерго периодически обсуждает с угольщиками и РЖД.
Между тем на долю Кузбасса, Красноярского края и Иркутской области — регионов, на территории которых расположены крупнейшие в России Кузнецкий и Канско-Ачинский угольные бассейны, дающие две трети угледобычи, — в 2017 году суммарно пришлась четверть общероссийских вредных выбросов в атмосферу (4,5 млн из 17,5 млн т, согласно данным Росстата). Во многом поэтому эти регионы являются лидерами по заболеваемости: если в целом по России на 1000 человек населения в том же 2017 году приходилось 32,1 случая болезней системы кровообращения, то в Кузбассе — 47 случаев, а в Красноярском крае и Иркутской области — 36,8 и 34,2 случая, соответственно. Схожий разрыв характерен также для частоты новообразований (11,4 случая в среднем по России против 16,7 в Красноярском крае, 15 в Кузбассе и 13,5 в Иркутской области) и врожденных патологий (4,3 и 2,6 случая в Кузбассе и Иркутской области против двух случаев по стране в целом).
Очевидно, что в центр угольного раздела обновленной Энергостратегии необходимо поставить смену регуляторных приоритетов, которые де-факто воспроизводят советскую погоню за плановыми показателями. Тем временем реальные вызовы угольного рынка требуют умерить оптимизм и поразмыслить, как сохранить уже достигнутую долю в глобальном экспорте, не прибегая при этом к бесконечной череде железнодорожных тарифных скидок и налоговых льгот. Иначе программный документ Минэнерго останется нужным лишь его разработчикам, но никак не отрасли в целом.